В свою первую ночь на Вилле я уснула на диване в гостиной. В непроходимых зарослях парка, когда-то бывшем гордостью Констанс, пела невидимая птица. Я вглядывалась в трещину на потолке, своим очертанием напоминавшую сидящую женщину, и уснула прежде чем ее головку, опущенную на скрещенные руки, поглотили сумерки. Проснувшись на рассвете, я услышала пение той же самой птицы, хрипловатое и взволнованное. Трещина на потолке при свете зарождающего дня была едва заметна. Пение невидимой птицы рождало в душе покой и умиротворение.
Неожиданно птица смолкла. Наступило утро. Сквозь дымную зелень парка сквозило ясное небо.
Я вдохнула воздух Виллы. Пахло стариной, соснами и морем. Ставни были хорошо смазаны и легко открывались. На втором этаже располагалось три спальни, одна из которых оказалась запертой. Там же находилась небольшая ванная комната, выложенная мозаичными плитами с теми же самыми лисьими фигурами. Из начищенных медных кранов бежала горячая вода, а в шкафчиках лежала стопка полотенец. Я выбрала серое полотенце, обшитое по краям черными цаплями.
Я выбрала спальню, выходящую своими окнами на примыкающий к западной ограде лес.
Сбросив с себя пропахшую пылью, потом и слезами одежду, я с невероятным удовольствием погрузилась в наполненную ванную, и в этот самый миг вдруг вспомнила, что забыла закрыть на ночь входные двери, и неожиданно осознала, что впервые за долгое время не чувствую ни страха, ни тревоги. Я была в безопасности. Набрав побольше воздуха в легкие, я опустилась на дно ванны. Слёзы счастья смещались с лавандовым мылом и искусственной солью, пахнувшей любовником, который никогда не встретишь, а значит самого желанного и любимого. Обещание небес чистейшее из всех счастий на свете. Это был первый и единственный урок, который я получила от своей матери, захлебнувшейся в дождевом ручейке глубиной в один дюйм. И тогда я почувствовала, как по моим щекам катятся обжигающие слёзы прощения и застарелой печали. Слишком застарелой, чтобы не оставить ее в воде, пахнущей лавандой, грязью и слезами.
