В них нежность с укоризною вилась,
В бессилье падали и умолкали
Слова, так исчезает первый снег
На лицах спящих под мостом калек –
Непролитые слёзы умножая.
В ту прозелень вплеталась медь садов
И тень стрекоз, янтарен и соснов
Был свет тех сиротливых детских комнат,
Где не было ни плачей, ни затей,
Где над сокровищем не чах Кощей
И месяц не висел над кровлей Тома.
Тишь закипала в синие витки,
И кто-то плёл на память узелки
Из бахромы атласной черной шали,
Стук чёток маслобоен и упруг
Чертил в той синеве свой мерный круг,
В одну минуту вечность заключая.
А где-то вдалеке хрипел кобыз,
С надгробий в небо ласточки рвались
Взлететь, но мрамора слепая нежность,
К груди их прижимая, как детей,
Глушила ревом высохших морей,
Сокрытых в темной глубине столешниц.
Тонули в ней цветы и бледный лик
Твой отражался светов повилик
И луны уплывали в сердцевину
Коры вишнёвой, на которой рыб
Ты вырезала, словно манускрипт
В дар знавшему лишь землю сарацину.
Гас воздух, и оранжевый опал
На безымянном пальце затухал,
Как свет янтарный в дребезжащих соснах,
И не было вины, сильнее той,
Отмоленной звенящей тишиной
В подслеповатых оголённых вёснах.
