Я уже слышу, как падают яблоки, как кутаются в шали беременные женщины. Первые строки появляются, чтобы оставаться единственными, но мы продолжаем длить их, и пишем стихи, дневники и романы. Первые строки ничего не объясняют, а мы так боимся остаться не понятыми. Если бы существовали романы или стихи из единственной строчки, не стали бы мы прозорливее, яснее и прозрачнее, чем мы есть сейчас? Не стали бы слышать музыку по-другому? Не звучали бы сами по-иному, ценя каждый вздох, каждое слово, каждую паузу?

        Когда мы научимся останавливаться после первых строк, находя в них всё полноту жизни, мы услышим в июле звук падающих яблок в траву, которые созреют только в августе, и увидим прекрасных женщин, кутающих в шали свои выпуклые животы, женщин, которых никогда не было, потому что другие женщины, не сумевшие стать их матерями, читали слишком длинные книги и не умели останавливаться на обочинах дорог и вдыхать полной грудью призрачный запах полевых гвоздик, пахнущих пылью и солнцем.

        По ночам я слышу, как падают в траву созревшие яблоки, в такт толкающейся во мне дочери. И только, когда небо окрашивается розовой зарей и над садом встает утренняя звезда, я пишу одну единственную строчку и узнаю имя своей дочери.

        «Персикового цвета родимое пятно в форме ящерки велось по смуглому виску Шолпан, головка ящерки заглядывало в золотистые глаза девочки, такого же персикового цвета, и глядящие на мир с обожанием, присущим лишь незрячим».