Легкий ветер толкает тебя в спину. Среди отцветающих пионов раскрывается самый поздний и самый нежный цветок – дитя самой светлой ночи в году. Он пахнет сумерками, переходящими в рассвет, тишиной, не знающей человеческих голосов.
К вечеру сонливые птицы покачиваются на ветках, розовые абрикосы в синей чашке вбирают золотистый свет склоняющегося к горизонту солнцу. Ты разглядываешь в зеркало мочки ушей, слишком маленькие для бабкиных тяжелых серег с темно-красным рубином. Вместо них ты вдеваешь в мочки маленькие сережки в форме обезьянок, у первой закрыты глаза, у второй зажаты уши. Ты умеешь молчать, поэтому третью обезьянку, закрывающую лапкой мордочку, ты оставляешь вместе с тонкой золотой цепочкой на столе.
Сумерки нисходят на тихую землю. Птицы на ветках засыпают, и только последний цветок пиона светится бледным призраком в дремотной тьме замершей комнаты. За миг до того, когда комнату окончательно заполняют ночные тени, тебе кажется, будто обезьянка на столе отнимает лапку от мордочки и что-то коротко шепчет на ухо своей товарке с зажмуренными глазами. Через мгновенье ты слышишь только шелест листьев за окном.