В дождливый день играет босанова. Горчит вино. На ветке синий грач щелкочит о далекой стране с золотыми минаретами и золотоглазыми старухами в красных платках. Крапленый синевой и запахом земли, гладит в открытое окно широкий сад. Во тьму зеркал косится глаз этруска, в которых мой модильяновский овал лица всё беспощадней и острее. Краснеет нитка на запястье. Грач засыпает под дождем. Безлюбливо и безучастно сеет он свои небесные нити в мою протянутую ладонь – знак обманчивой покорности. Шелест винила сливается с тихим шепотом небесной воды. Голос замирает у края бездны, чтобы навсегда там остаться, не падая и не взлетая. Сладкая грусть в узкой груди. Мука прозрения на дне монгольских глаз. Марты, Клары, Анны. Белые цветы в синей траве вечера. Пластинка замирает. Дождь продолжает прясть сны уснувших птиц. Над садом в прозрачном воздухе встают золотые минареты. Аишы, Марьямы, Халимы кружатся в нежно-красном пламени, единственном на свете пламени, который не может погасить небесная вода.